Среди защитников Брестской крепости были братья - близнецы Николай и Алексей Исполатовы. Тяжело раненный и контуженный, Николай попал в немецкий плен. После попытки бежать из плена был заключен в тюрьму, но снова бежал и долгое время скрывался в лагере для французов в Геттингене. В 1945 году вернулся на Родину. Сейчас Н. Исполатов заведует учебной частью в школе рабочей молодежи города Котельнича. Кировской области. Награжден орденом Отечественной войны I степени..
Брат Николая Алексей, выйдя из окружения, сражался на многих фронтах Отечественной войны. Его боевой путь отмечен многими правительственными наградами. В 1954 году окончил Ленинградский университет, работает преподавателем Московского инженерно - строительного института.
Публикуемый очерк Н. Исполатова рассказывает о первых часах боев под стенами Брестской крепости.
В апреле 1941 года наш стрелковый полк под командованием майора Петра Михайловича Гаврилова, совершив трехдневный пеший переход из местечка Кошарка, Брестской области, вошел в приграничную крепость Брест. Первая стрелковая рота лейтенанта Крюкова, в которой я служил вместе с родным братом-одногодком Алексеем, разместилась в земляных валах справа от входных Северных ворот крепости. Из-за валов виднелись редкие невысокие постройки города, в километре - двух от него - хмурые, серые корпуса Химгородка, зеленые сопки подземных укреплений, восточный форт, темнели замшелые стены центрального острова.
Командир полка майор Гаврилов, коренастый мужчина лет сорока пяти, любил солдат и делил с ними все тяготы военной службы. Еще с Кошарки майор приметил меня с братом. Приходя в роту, он не называл нас по фамилии, а просто спрашивал:
- Где близнецы?
Чаще всего это означало новое поручение.
Пожалуй, наиболее ответственным среди других нарядов была охрана военных объектов. Сторожевые посты были разбросаны по всей крепостной территории. Некоторые из них стояли в каких - нибудь пятистах метрах от государственной границы. Естественным рубежом между нашей страной и Польшей была река Буг, издавна отделявшая исконные белорусские земли от польских земель. Это был рубеж между двумя мирами: социалистическим Советским Союзом и тогдашней панской Польшей, по которой уже из конца в конец протопали кованые сапоги нацистов. Близость врага в начале лета 1941 года все явственней давала знать о себе: участились нарушения границы, выстрелы из-за угла, провокационные полеты вражеских самолетов на небольшой высоте.
... Вечером 21 июня объявили очередной наряд. Мне заступать на пост в третью смену. Не дождавшись брата, который заступал на пост в первую смену, я уснул. На рассвете меня разбудил зычный голос:
- Смена, подымайсь!
Со сна было зябко. Развод построился в шинелях. Разводящий, сержант Максимов, взглянул на часы.
- Поторапливаясь! - прикрикнул он. - Скоро четыре...
Быстрым шагом мы вышли за вал. В подсумках весело позвякивают патроны. Под ногами внизу слышится плеск речной волны. Перешли моет через реку Муховец. Я оглянулся. Рыхлые облака громоздились над Брестской крепостью. На востоке, за высокими серебристыми тополями, где - то между Брестом и Химгородком, как будто запутавшись в густом тумане, лениво ворочалось солнце.
- Тусклое сегодня утро, - недовольно буркнул Максимов.
- Реку как молоком залило, аксакал, - добавил узбек Башаров, шагавший рядом с Максимовым.
Замолчали.
- Стой! Кто идет? - раздалось впереди.
Из тумана вынырнул часовой. Я узнаю его по голосу. Это Федоров.
- Свои! Смена! - откликается разводящий. - Исполатов, принимай!
Я принял пост у склада боеприпасов.
- Гляди в оба! - предупреждает, уходя, разводящий. - Вон туман-то какой! Сам знаешь: граница.
С уходом караула на посту воцаряется необычная тишина. Я прислушиваюсь к своим собственным шагам. Шуршит трава, сбрасывая утреннюю росу. Где-то далеко-далеко кукует кукушка. «Не наша, - думаю я, - заграничная. И что это она так распелась, треклятая?» Но крик птицы не в силах спугнуть застоявшуюся дремоту. Крепость спит. Бодрятся только часовые на постах...
Глаз привычно всматривается в окружающие предметы, различает детали; туман поредел, река Муховец стала как - то ближе и доступно. За туманной дымкой на противоположном берегу выросли спящие громады оборонительных казарм. За ними угадывалась граница. Сквозь туман пробился первый луч солнца и робко лег серебряной зыбкой полоской на воду.
И вдруг огненный смерч разорвал небо! Дрогнула земля. Вдали замер чей - то страшный, захлебнувшийся крик. Пытаюсь понять, что происходит, и не могу. Над головой, тяжело дыша, прошипел снаряд, за ним второй, третий, четвертый... Я бросился на землю. Кажется, подпрыгивает земля...
Я оторвал голову от земли. Горел склад, горели соседние здания. «Что случилось? Что делать? Какое принять решение?»
Среди вороха мыслей отчетливо всплыла одна: «Алешка на острове!» Эта мысль заставила меня приподняться и выглянуть из - за укрытия. За Муховцом горели казармы. Красные отблески пожара ложились на воду кровавыми кругами.
«Горит, - думаю я, - там Алексей, там рота!... Неужели всех накрыло огнем?»
Новая волна придавила меня к земле; перед глазами вырос густой сиреневый куст, заслонивший все остальное. Но это было только мгновение. Небо вдруг стало грязное, земляного цвета. На месте куста образовалась глубокая воронка. Над головой с воем проносятся бомбардировщики. Внутри холодеет, замирает готовый сорваться крик. Одно огромное пожарище полыхает вокруг. «Война! Сомнений больше нет. Война!...» Почему - то вспомнилась мать. Котельничский военком Булатов долго и пристально смотрит на скупые строки материнского заявления. Потом говорит:
- Оба решили? Молодцы!... Хорошо вам вдвоем, а матери - то как?
Снова вертит в руках листок линованой бумаги, как будто сам хочет измерить всю глубину материнских переживаний. Наконец добавляет:
- Мать - то не забывайте, пишите! Трудно ей, небось, обоих отправлять, а отправляет. Мать!
... Гул вражеских бомбардировщиков нарастает. Любопытство берет верх над страхом. Я отрываю голову от земли и вижу самолеты. Они летят на восток. Их преследуют белые разрывы снарядов. С той стороны, где наши казармы, слышится глухое хлопанье зениток. Этот первый признак сопротивления гарнизона крепости придает силы. Пропадает щемящее чувство одиночества...
- Жив, часовой?! - раздается над самым ухом знакомый голос.
Я не верю своим глазам: сержант Максимов и с ним солдаты, которые не успели разойтись по постам, а также снятые с наряда!
- Чего лежишь? Занимай оборону! - крикнул Максимов, ткнув рукой в сторону канавы.
Мы дружно взялись за работу. Сбросив шинели, начали наваливать камни и кирпичи на бруствер окопа, углублять штыками канаву. Молча, как огромный черный жук, ворочался узбек Башаров. Он скуп на слова. Федоров, которого я сменил на посту, меньше и проворнее Башарова. Он уже окопался и, расстелив на бруствере шинель, ждал распоряжений. Лицо у него круглое и бледное. Парень нервно передергивает затвор, волнуется.
- Если убьют... - в который раз начинает он и не может закончить фразу. - Если убьют...
- Если убьют, памятник воздвигнем! - кидает Максимов.
Самый суетливый среди нас маленький кругляш Краснодарец. Он катается, как шар, по канаве и искренне предлагает то одному, то другому:
- Не помочь?.. Не помочь?
От него отмахиваются, но Краснодарец не обижается. Не знаю, почему, но его редко называли по фамилии и по имени. Он часто получал из дома посылки. На продырявленных фанерных ящиках, которые для порядка хранились в каптерке старшины Житникова, стояло слово «Краснодар». Может быть, потому и прозвали парня Краснодарцем.
Максимов молчал. На скуластом остроносом лице сержанта выступили крупные градины пота. Он ковырял землю вместе с нами, часто останавливался и глядел за реку. Было ясно, о чем мог думать командир: артобстрел заметно ослабел, и теперь жди врага. А каков этот враг? Хватит ли сил отстоять родную землю?
Из - за реки долетели звуки отдаленной перестрелки. Люди перестали рыть землю, залегли фронтом к реке, высунув кончики винтовок. Сердце учащенно билось. И, лежа в окопе, плотно прижавшись к холодившей снизу земле, я подумал о том, как велик и ответствен пост, на который поставила нас война: снять с него может одна только смерть.
Мимо нас, маскируясь от врага, пробиралась горсточка бойцов. Я всматриваюсь в незнакомые лица: нет ли среди них Алексея?..
- Немцы! На мосту немцы! - вдруг закричал не то с удивлением, не то со страхом Федоров.
Пробиравшиеся по берегу Муховца метнулись в наш окоп. Все живое занимало свое место в строю.
- Без команды не стрелять! - крикнул сержант, не отрываясь от винтовки.
По Муховецкому мосту, недалеко от Трехарочных ворот, бежали гитлеровцы. Они двигались медленно, то и дело останавливаясь, вытянувшись, замирали, как собаки на стойке.
- Идут, гады! - хрипит мой сосед Прохоров. - Вот мы вас сейчас встретим!...
Прохоров плюет в ладонь правой руки, как будто берется за лопату, и плотно прижимает к плечу приклад. Лицо у него багровеет, на шее вздуваются вены.
Наконец короткое: «Огонь!». Раздался залп; дрогнул воздух; повеселел голос сержанта. Сквозь прорехи порохового дыма я увидел, как поползли в разные стороны фашисты. Но когда цепь их поднялась, мне показалось, что фашистов стало еще больше. Поливая наш берег из автоматов, они бежали вперед.
- Берегите патроны! - предупредил Максимов. - На одного фашиста двух пуль не положено...
- Сержант, нашего ранило... смертельно! - кричит кто - то.
Я оглянулся и увидел Федорова, бледного, окровавленного. Он лежал на животе, придавив собой винтовку.
- Забрать патроны! - коротко приказал командир.
Новичок, коренастый боец с рассеченным осколком лицом, стал искать подсумок раненого. Федоров очнулся, тяжело мотнул головой. Собрав последние силы, он протянул руку к подсумку и прошептал в лицо солдату:
- Иди! Иди! Стре - ля - ай!... «Умирает, - пронеслось у меня в голове, - а ведь совсем недавно я подменял его у склада!...»
Фашисты на мосту пока не продвинулись вперед. На короткое время их придавил дружный ружейный огонь, который вдруг вспыхнул неподалеку, где действовали курсанты полковой школы. Но скоро гитлеровцы пришли в себя, как черное воронье, облепили мост.
- Полсотни будет, - заметил один из бойцов.
- Плохо, браток, считаешь! - возразил его сосед.
Грянул выстрел, и я увидел, как выскочивший было вперед фашист подпрыгнул в воздухе.
- 'Вот тебе и «полсотни будет», счетовод! - заулыбался боец, не переставая целиться.
... Сколько времени прошло с начала боя, этого никто не мог точно сказать. Казалось, время остановилось, как остановилось и солнце, зацепившись за вершины тополей. Туман рассеялся. Везде, куда ни повернись, стояли скелеты разбитых зданий, объятых пламенем. Во всей крепости не оставалось живого места. Но развалины цитадели быстро оживали, ощериваясь ружейным, пулеметным и артиллерийским огнем.
В разгаре боя меня подозвал сержант.
- Ползи в склад! Живее! - приказал он. - Стрелять нечем.
Вместе с Петром Авдеенко, рябоватым пареньком - пехотинцем с припухшим от ранения лицом, мы поползли к складу. За канавой стараемся разобраться в обстановке. Нелегкое это дело. Все здесь неузнаваемо. Снесены ь разбиты постовые будки, землю перепахали снаряды. Метрах в двадцати от склада над канавой повисли сломанные и согнутые колья с обрывками колючей проволоки... Неужели это мой пост?
Неожиданно харкнул миномет. Впереди ослепительно блеснуло. В потемневшем небе с грохотом рассыпались камни. Я уткнулся головой в землю, услышал сзади тревожный шепот:
- Мина! Чтоб она, проклятая...
Чувствую, что ранен. Жжет левое предплечье. Авдеенко приподнялся и подал мне носовой платок.
- Зажми - ка рану!
Я сбрасываю шинель, зубами и правой рукой затягиваю узел платка, и мы ползем дальше.
В складе со всех сторон нас охватывает темнота, дым ест глаза. На ощупь делаем несколько робких шагов. Руки упираются в шершавый камень горячей стены. Где - то по ту сторону ее потрескивает дерево. Почти не слышно выстрелов. Чувства крайне обострены. А где они, эти патроны? Где? Я уже начал думать, что, может быть, в этом складе их вовсе нет. Но пока не перерыт весь склад, уходить нельзя.
Глаза быстро привыкли и к дыму и к темноте. В одном из углов склада Авдеенко увидел что - то блестящее. Оказалось, несколько маленьких жестяных ящиков.
- Сюда! - захлебнулся Петр от радости. - Патроны нашел!
Под жестяными ящиками обнаружили несколько больших, двадцатишестикилограммовых, окованных по углам железом. Захватив два из них, вышли из склада и поползли назад. Ближайший ориентир - дерево. Оно выстояло перед разрушительной силой вражеского обстрела, не погибло. Раны его зарубцуются, подумалось мне, и снова будет оно жить на родной почве. Так и человек. Только держись и не отрывайся от родной земли!
Нет большей радости на земле, чем видеть людей счастливыми. И нет более благодарных людей, чем солдаты: друзья встретили нас счастливыми улыбками, как будто в патронах, которые мы несли, заключалось само бессмертие...
- По фашистской нечисти... - раздался суровый голос словно помолодевшего сержанта. Он выждал какую - то секунду - две, как будто то, что сейчас он скажет, будет для него огромным наслаждением, и крикнул: - Огонь!...
... Штурмовая пехота немцев, вторгшаяся в крепость по всей линии границы, не сумела добиться победы над малочисленным и обескровленным гарнизоном. И тогда на помощь своим штурмовикам гитлеровское командование двинуло танки. Я видел, как колонна немецких танков подошла к Муховецкому мосту, намереваясь пробиться в цитадель крепости. Но когда головной танк заполз на мост, из - под Трехарочных ворот вырвалось багровое пламя - до нас долетел гулкий пушечный выстрел. Танк загорелся. Другие танки, развернувшись, двинулись по правому берегу Муховца. Купаясь в пыли, прижимаясь к танкам, бежала серо - зеленая пехота. Кажется, никогда еще с начала войны не давила на мои плечи такая тяжесть, как страх перед этой стальной лавиной, которая надвигалась на нас. Казалось, не было сил ее задержать. Бросившись на дно канавы, люди замерли.
- Спокойно, ребята! Приготовить гранаты! - Это снова голос Максимова бодрил людей.
Башаров и Авдеенко, вооружившись ручными гранатами, поползли наперерез танкам к дороге. За ними - Краснодарец. Но не успели они выползти из канавы, как тяжело продышал передний танк. Вместе с ярким горячим пламенем в воздух взметнулся черный пепел обожженной земли. Кто - то, отвечая моим мыслям, прошептал:
- Огнемет... Все кончено! Максимов приказал не стрелять,
пока не пройдет последний танк, чтобы не выказать себя. Последний танк шел по самой обочине дороги. Он двигался медленно, как будто пронюхивая канаву. К нему, перебегая от воронки к воронке, подкрадывались трое бойцов. Остальным приказано было отсекать пехоту.
Я увидел, как Краснодарец, подбежав стремительно к самой броне, подбросил под нее гранату и тотчас отпрянул от машины. Черный крест на броне заволокло дымом. Краснодарец сделал два стремительных прыжка к обочине дороги. Он полз от танка, широко и сильно хватаясь за израненную грудь земли, когда несколько автоматных очередей оборвали его жизнь. Он застыл на дороге, широко распластав руки, обнимая родную землю.
Это был предел. Сержант первым бросился вперед, увлекая за собой остальных. Я видел, как метнулся от окопа узбек Башаров и, поднявшись почти во весь рост, бросил гранату в самую гущу гитлеровцев. Раздалось «ура», мы пошли в атаку. Последнее, что мне запомнилось, были горы стреляных гильз и невысокие холмики закопанных тут же, в канаве, погибших товарищей...
«Тяжело, завалило землей», - первое, о чем подумал я, когда чей - то голос вывел меня из состояния недолгого безумного сна.
- Вставай, комсомол! Вставай, говорят: смена пришла! Приказ отходить к северным казармам, в распоряжение командира полка майора Гаврилова...
Надо мной снова стоял сержант Максимов. Я приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше увидеть центральный остров за рекой и то место за Трехарочными воротами, где было наше караульное помещение. Там я оставил, может быть навсегда, частичку самого себя.
Мне навстречу бьет в глаза яркое солнце. Большое и лучезарное, оно висит над самой цитаделью, как бы говоря о вечности жизни на земле.
(оригинал материала: http://smena-online.ru/stories/pod-stenami-bresta)
